Как известно, ушедший год был тяжёлым. И хотя львиную долю вины за это можно свалить на злосчастную пандемию, коронавирус далеко не единственная глобальная проблема, испытывавшая нас на прочность в 2020-м. За фасадом самоизоляций, масочно-перчаточных режимов и социальных дистанцирований происходили – и происходят до сих пор – важнейшие события современной истории.

Беспорядки и штурм Капитолия в США, массовые протесты и забастовки в Беларуси, так называемые несанкционированные митинги в России – список можно продолжать и продолжать. Все эти инциденты произошли в разное время в разных местах, но отражают один и тот же вечный конфликт, на протяжении тысячелетий определяющий отношения людей в обществе. С одной стороны баррикад кричат про справедливость, с другой – про провокации, с одной держат плакаты (а иногда и камни), с другой – щиты, с одной требуют перемен, с другой – неизменности. При этом и с той, и с другой стороны хватает как людей искренних, отстаивающих свою версию лучшего будущего для всех, так и тех, кто манипулирует умами и судьбами ради собственной выгоды. Разглядеть в таком хаосе отдельных людей, расслышать в скандирующем хоре их одинокие голоса – то, что составляет человечность идеологических противостояний, – невозможно без отстранения от самого процесса, без некоторой дистанции. И тогда на помощь приходит искусство.

Подобному инциденту, показанному глазами одного человека со всеми его внутренними противоречиями, и посвящён новый фильм Андрея Кончаловского "Дорогие товарищи!". В объективе камеры, однако, не что-то злободневное и нашумевшее, а, как ни странно, события давно минувших дней – расстрел массового протеста против повышения цен на продукты в Новочеркасске в 1962 году.

Сначала несколько слов о самом происшествии. В мае 1962 года ЦК КПСС и Совет Министров СССР, пытаясь хоть как-то справиться с острым дефицитом продовольствия, принимают решение повысить цены на мясомолочные продукты. Незадолго до этого администрация Новочеркасского электровозостроительного завода им. С. М. Будённого (НЭВЗ), отличавшегося технической отсталостью и тяжестью труда, понижает заработную плату рабочим. Нетрудно предположить, что эти спорные антикризисные меры, мягко говоря, не нашли одобрения в народе. И хотя недовольные возгласы по поводу повышения цен, а в некоторых случаях даже призывы к известным действиям, можно было услышать во многих союзных городах, только в Новочеркасске по несчастному стечению обстоятельств дело дошло сначала до забастовки рабочих, а затем и до настоящего бунта.

Меньше чем за день протест вырос до городского масштаба, и тогда сверху был отдан приказ подавить "антисоветский бунт" любой ценой. На следующий день по протестующим, буквально осадившим здание горкома, был открыт огонь. По официальным данным, было убито 24 человека и ещё 70 получили тяжёлые ранения.

Надо сказать, что новочеркасский протест даже по самым смелым оценкам не был мирным. Из-за подстрекательства бывших заключённых, ловко подхвативших протестные настроения, честная забастовка отчаявшихся рабочих очень быстро превратилась в агрессивный и неразборчивый в средствах бунт, зачинщики которого, почувствовав вседозволенность, останавливали поезда, громили общественные заведения и избивали всех инакомыслящих. Всё это лишний раз доказывает, что не существует такого политического конфликта, в котором одна сторона была бы во всех отношениях доброй и непорочной, а другая олицетворяла бы абсолютное зло.

И в то же время зла в действиях партии хватало с избытком. После поспешной ликвидации всех свидетельств (а в некоторых случаях и свидетелей) разгона произошедшие события были приравнены к государственной тайне, и с тех пор любое их упоминание считалось преступлением против партии и советского народа.

В это сложно поверить, но несмотря на то, что с конца 1980-х информация о событиях этих двух июньских дней стала общедоступной, сегодня о новочеркасском расстреле знают немногие. Стоит признать: попытки стереть память не были напрасными.

Так или иначе, через это белое пятно и чёрную дыру отечественной истории Андрей Сергеевич Кончаловский заглянул внутрь советского человека, а нашёл нашего с вами современника с его утраченным прошлым и недосягаемым будущим, неприкаянного, заблудившегося, обманутого и обманывающего, любящего через край, но всегда – невпопад. И главное, сильного и нежизнеспособного без надежды.

Такой мы видим Люду – женщину средних лет, сотрудника новочеркасского горкома, в прошлом медсестру, прошедшую через всю войну, где она сначала нашла любовь всей жизни, а потом её лишилась. К 62-му году Люда по инерции поддерживает все решения партии и ждёт того же от окружающих, но наедине с собой и близкими начинает сомневаться, чего боится сама, поэтому свои сомнения выражает скороговоркой, импульсивно, отводя глаза. Неоднозначной для неё фигуре Хрущева она противопоставляет Сталина, при котором каждый год снижали цены и который никогда бы не допустил такого бунта. Живёт Люда с пожилым отцом, тайно хранящим икону и казацкий мундир, и дочерью-студенткой, которую любит больше всего на свете, страшась при этом собственной любви, не зная, как к ней относиться.

Неудивительно, что, когда начинается бунт, Люда, ее дочь и отец, представители трёх разных и по-своему несчастных поколений, мягко говоря, расходятся в оценке народного протеста. Семейный ужин за день до страшной развязки новочеркасских волнений оборачивается нервной ссорой, захлопнутой за собой дверью и повисшими в душном июньском воздухе откровениями.

Света, дочь Люды, выходит на улицы отчасти назло маме, которую не понимает, когда та в сердцах бросает "Сталина на тебя нет!", отчасти из-за того, что чувствует бессмысленность громких слов и грязных дел и в силу возраста не может по примеру старшего поколения обманывать себя и закрывать на всё глаза. Поэтому Света и идёт 2 июня к зданию горкома, где после известных событий в числе многих других пропадает без вести.

Отец Люды относится ко всему скептически. Он прекрасно понимает, что происходит, но уже не верит в будущее и не знает, как помочь своей семье. Чувствуя себя беспомощным и бесполезным, он без конца курит и ждёт смерти, прощаясь с редкими светлыми воспоминаниями, которые чудом сберёг.

Сама же Люда буквально разрывается от десятилетиями копившихся внутри неё противоречий. Сначала она на собрании чрезвычайного комитета неожиданно для себя высказывается за подавление протеста со всей строгостью, а потом, в разгар паники, помогает раненым в толпе и даже не думает ни на кого доносить. Она ненавидит свою дочь за то, что та примкнула к протестующим и пошла против власти, и в то же время готова простить ей все, лишь бы найти её живой.

Откровенно говоря, Люда не понимает, как ей быть. Она знает, что должна быть образцовой коммунисткой, но внутри хочет быть просто счастливым человеком. Она бесконечно любит свою дочь и ненавидит себя за это чувство, потому что не может простить ей предательства советских идеалов. Эти идеалы для неё – вся жизнь. За светлое коммунистическое будущее она воевала, работала и даже любила, и когда что-то грозило подорвать её веру, она отворачивалась, не обращала внимание, забывала. Но пытаясь найти свою дочь, Люда сталкивается с тем, от чего нельзя отвернуться, и её идеалы оборачиваются безумным кошмаром. Лишившись дочери и смысла жизни, Люда даже испытывает некоторое облегчение от того, что этот кошмар для неё закончился – такая степень отчаяния, от которой немеют все чувства, и временами даже радостно от того, что больше не будет ни боли, ни тревоги, ни даже памяти – потому что запретили сверху. Больше не будет ничего.

Ужасная история, но ведь это только один человек, одна семья, один город и всего два дня, в конце концов! Не такие уж они и дорогие, эти несколько товарищей: ничтожная плата за светлое будущее целого народа!

Пожалуй, в мире нет более смертоносного и в то же время живучего заблуждения.

Смертоносное оно потому, что заставляет забыть о ценности человеческой жизни. Кроме иконы и мундира, которые, как портрет Сталина и военная форма для самой Люды, служат последними видимыми точками на уже почти стершейся системе координат, отец Люды хранит письма сестры, погибшей вместе с их матерью от голода в самый разгар красного террора. Когда он читает одно из этих писем Люде, она закономерно парирует: "А разве можно было иначе?" Жертвы революции, как и жертвы войны, – это компромисс, который Люда добровольно приняла, спрятав подальше от сердца, там, где все сомнения можно заглушить одной заученной формулой – "а разве можно было иначе?" Эти и многие другие компромиссы годами выстраиваются карточным домиком, пока очередные жертвы во имя общего блага не нарушают наконец хрупкий баланс самообмана. Для Люды такой последней каплей и становится новочеркасский расстрел, лишивший её единственной дочери.

Живучее оно потому, что неотделимо от человеческой природы. Для существа несовершенного и безнадёжно противоречивого человек с завидным упрямством стремится к идеалу. Казалось бы, за всю историю человечества в книгах накопилось достаточно примеров поражений, крахов и неудач, чтобы заставить очередного Ленина, или Раскольникова, или даже Дона Кихота отказаться от своих идей. Примеров-то, конечно, достаточно, но всем им чего-то не хватало, а в этот раз всё непременно получится!.. Бесконечность не предел – по-другому человек просто не может. Да и уж если на то пошло, где бы мы сейчас были без Дона Кихота, или Раскольникова, или даже Ленина.

Проблема в том, что, пытаясь построить идеальную систему, мы снова и снова спотыкаемся о самих себя, о невозможность соответствовать установленному идеалу, о пороки, изъяны, ошибки. И каждый раз, вместо того чтобы оставить красивые, но тупиковые идеи, ослеплённые заветной целью, мы идём на любые жертвы, любые компромиссы. Одна прерванная жизнь сегодня за тысячи счастливых людей в будущем. Неплохая, в общем-то, сделка. Но человечность – это не бизнес, а люди – не валюта.

Как известно, счастье всего мира не стоит слезы на щеке невинного ребёнка. В буквальном понимании это утверждение – такая же несовместимая с жизнью крайность, как коммунизм или та же американская мечта. Если бы плата и правда была такой ничтожной, мы все бы уже давно зажили без тревог и страданий, включая того самого невинного ребёнка, на чью слезу было бы куплено общее счастье. В действительности же эта несчастная слезинка – всего лишь начало, первый компромисс на пути к вечному благу. За ним непременно последует другой, более спорный, затем ещё один, пострашнее, потом четвёртый, пятый – и вот уже на центральной площади солдаты пожарными шлангами смывают кровь расстрелянных сограждан, чтобы подготовить место для запланированных на вечер танцев.

Стремление к идеалу есть не что иное, как ловушка, порочный круг: без уступок его не добиться, но в то же время с каждой намеренно забытой жертвой мы отдаляемся от цели и, следовательно, вынуждены идти на очередной компромисс. В какой-то момент мы так глубоко зарываемся в самообман, что под тяжестью лжи становится нечем дышать. Тогда вчерашних кумиров нарекают злодеями, с криками сбрасывают их с трона, вдогонку им швыряют вину за все грехи, а затем торжественно провозглашают новый курс к светлому будущему. Начинается новый цикл.

Поиски дочери приводят Люду на кладбище, где накануне местному участковому поручили закопать трупы убитых протестующих поверх чужих гробов. Люда, сумевшая сжиться с бесчеловечностью войны, так и не сможет объяснить себе, как можно было отдать такой приказ. Идея, за которую убили этих людей, точно так же, как и они сами, будет свалена в одну могилу к другим несбывшимся надеждам и благополучно забыта.

Вот и получается, что прошлого нет, будущего не будет, а в настоящем попавших под предательскую пулю людей закапывают в чужие могилы без всяких опознавательных знаков. Люда оказывается в мире, где незачем стараться и не на что надеяться. Так зачем дальше жить?

Ответ – в мимолётном воспоминании о чудом возникшей на войне любви, в улыбке довольной дочери, которой принесли её любимый сырник, в неожиданной помощи от того, кто обычно только делает хуже, в резвящихся на берегу реки детях, не подозревающих ни о какой безысходности, наконец, в знойной июньской ночи и в объятиях дочки, которую мама уже не надеялась увидеть. Холодному анализу, который ясно даёт понять, что все глобальные надежды обречены стать надгробиями своим бесчисленным жертвам, мы можем противопоставить только редкие и по большому счёту случайные всплески доброты, искренности и счастья.

Поэтому, когда Люда в счастливом исступлении обнимает свою Свету и, заглушая грохот салюта, с крыши, с вершины всего мира, шепчет: «Мы станем лучше!», – ты веришь ей, веришь изо всех сил. И пусть мы сто раз доказали, что прошлое – могила, а будущее – тупик, кто подтвердит, что наши доказательства верны? Человеку, в конце концов, свойственно ошибаться.

Конечно же, мы станем лучше. Разве может быть иначе, дорогие товарищи?!

***
Сегодня социальное напряжение снова набирает тот градус, когда громкие заявления и отчаянные поступки перестают быть редкостью. Отовсюду звучат обвинения, оскорбления и откровения, сливаясь в сплошной информационный шум. Кто-то, как всегда, борется за всеобщее счастье и справедливость, а кто-то врёт и манипулирует в своих подлых целях. История повторяется, и мы уже знаем, чем закончится война за светлое будущее, будь оно светлым для группы избранных или для всех и каждого. Поэтому к какому бы богатству – духовному или материальному – мы ни стремились, нельзя забывать, что нет ничего дороже нас самих и что случайный всплеск доброты и взаимопомощи порой человечней самых гуманных идей.

Дата публикации: 19 апреля 2021 г.

Фото: ruposters.ru, ont.by, www.kinopoisk.ru