Базар – феномен не только экономический, но и культурный, просто в силу того, что там встречаются и интенсивно взаимодействуют массы людей различных социальных статусов, религий, этнических групп. Хотя бы поэтому вопрос о роли этнического фактора в регулировании взаимоотношений на базарах, в их внутренней организации, культуре рыночной торговли является чрезвычайно важным. Особенно с учетом того, что в эпоху расцвета базарной торговли после краха советской системы стали массово возникать «китайские», «киргизские», «кавказские» «вьетнамские» и т.д. базары и торговые ряды. Имелись ли у них исторические корни и исторические предшественники?

Наиболее вероятным предшественником можно считать, видимо, «манзовские базары» на дореволюционном Дальнем Востоке. Полное господство китайских мигрантов в мелкой и средней торговле выразилось и в том, что именно они стали создавать базары, численно на них преобладать, определять их структуру, внутреннюю организацию, стилистику отношений, даже язык общения в виде специального пиджина. Городское население сразу признало все это как факт, назвав рынки манзовскими (т.е. китайскими). Китайские рынки, этническая маркирование базарной деятельности вообще, закончились с началом «Великого перелома» 1929 года.

Вновь этнический фактор стал играть заметную роль во времена «застоя». Это связано с формированием и эффективным функционированием развитой полулегальной системы трансрегиональной частной торговли овощами, фруктами, цветами из республик Средней Азии и Кавказа. В организации скупки, составления больших товарных партий, в транспортировке объемных и скоропортящихся товаров, в оптовой и розничной торговле на местах принимало участие большое число людей, бывших фактически нелегальными предпринимателями, а не колхозниками, торгующими продукцией приусадебных хозяйств. Формировались предпринимательские сети на основе семейных, клановых, земляческих связей.

Появляется значительный слой людей, маркируемый местным населением как «кавказцы» или – на бюрократическом языке – «лица кавказской национальности». Можно предположить, что появление этой группы в массовом сознании и массовых представлениях было связано не столько с появлением мигрантов с Кавказа (они и до этого присутствовали и были привычны жителям крупных городов), а с социально-экономической ролью нелегальных предпринимателей. Функцией, осуждаемой как официальной идеологией, так и общественным мнением. Теперь выходцы с Кавказа, выделяемые местным населением по особенностям культуры, манер и стиля поведения, стигматизировались как группа, неразрывно связанная с базарной деятельностью.

Однако, при том, что «колхозные рынки» обрели в глазах населения «кавказскую» составляющую, в качестве «этнических» они не расценивались и соответствующим образом не маркировались. Иначе говоря, с точки зрения общественного мнения, «кавказцы» на рынках были, но «кавказских» рынков и рядов на них не было.

Маркирование рынков как этнических началось именно в постсоветскую эпоху. Почему огромный рынок в Иркутске был назван китайским и получил прозвище, а потом и официальное имя «Шанхай»? Возможно, в этом теперь уже ставшем русским слове слились все накопленные в предыдущую эпоху значения – «китайскость», трущобность, скученность и многолюдство. На рубеже ХIХ – ХХ веков, в эпоху бурной урбанизации в России, «шанхаями» часто называл трущобные городские окраины.

«Китайские рынки» стали важнейшей частью инфраструктуры продвижения китайских товаров и механизмом завоевания и освоения новых рынков. Сюда направлены мощные товарные потоки из Китая, здесь формируются и концентрируются в руках мигрантов огромные финансовые ресурсы. Именно здесь сосредотачивается значительная часть мигрантов из КНР. Это поле их экономической деятельности, место и механизм адаптации к принимающему обществу. Вместе с тем, рынки – это не только рабочее место китайских мигрантов, площадка для реализации экономических амбиций. В качестве формы их деловой активности и деловой культуры они превратились в социальный организм, сгусток сетей социальных связей, инструмент самоорганизации и социального контроля. Не случайно, именно с рынками чаще всего связано болезненно переживаемое российским обществом предчувствие чайнатаунов, перспективы возникновения которых становятся все более туманными в современной России.

Свидетельствует ли концентрация тех же китайских мигрантов на «китайских» рынках о том, что они выстраивают свой бизнес на этнической основе, что их деловые практики, сети, связи, взаимоотношения, механизмы социального контроля и регулирования детерминированы этничностью? Какова роль этничности в формировании отношений на рынках, в механизмах формирования и функционирования их сообществ? И существуют ли такие сообщества – ведь не исключено, что мы расцениваем в качестве таковых простые совокупности. Иными словами, весьма вероятно, что этническая категоризация мигрантов в пространстве рынка, может оказаться лишь попыткой сконструировать этнический дискурс без обоснования достаточной связи между категоризацией и групповостью.

Особый вес этим сомнениям придает то, что доминирование китайских торговцев как основа «китайскости» рынков уходит в прошлое. Этническое маркирование рынков все дальше уходит от собственно этничности. «Китайский рынок», как образ, становится скорее маркером специфических локальностей, способа организации пространства и определенного репертуара практик.

Что оставили в наследство новым временам уходящие открытые рынки, в т.ч. и «этнические»? Они не стали аналогами «восточного базара» − субъектами общественного и политического влияния, генераторами социально значимой информации, стабильными площадками для социальной самоорганизации в городском сообществе. Этого и невозможно было ожидать, учитывая огромную атомизированность российского общества и отсутствие соответствующей исторической традиции.

«Этнические» рынки ввели этничность и мигрантскость в повседневную жизнь города, приучив горожан к усложнившейся структуре городского сообщества, к фактору существования «мигрантских локальностей» в городском пространстве как к норме. Отпочковался и стал самостоятельным феноменом городского значения сектор «этнического общепита». Это уже не только бизнес, не только общественное питание, но и важная площадка межкультурного взаимодействия.

«Мигрантскость» торговых заведений уже стала вполне осознанным и используемым маркетинговым ресурсом. Можно предполагать, что развитие этой линии пойдет как минимум в трех направлениях: а) мигранты-торговцы станут иркутскими торговцами мигрантского происхождения; б) сохранится и будет развиваться мигрантский бизнес как таковой, особенно в туристической сфере; в) сформируется по модели чайна-таунов сектор экономики по производству и продаже этнического и мигрантского продукта для туристов. Возможны и другие варианты, даже совершенно неожиданные. Но мигрантский сектор в торговле и сфере обслуживания теперь вряд ли исчезнет.

Фото: 2GIS

Дата публикации: 11 марта 2021 г.